Кирилл Коктыш: Лукашенко: На западном фронте без перемен?

Начавшийся в январе 2007 г. нефтегазовый конфликт Москвы и Минска при всей скоротечности своей первой фазы оказался разрушительным ничуть не менее мощного тайфуна. До фундамента, если не напрочь, оказались сметены конструкции Союзного государства: "единственный союзник", развернув на московском направлении полноценный "белорусский фронт" и блокировав нефтяной транзит, породил коллапс наличествовавших российских иллюзий в отношении "пророссийскости" белорусского режима. Коллапс, похоже, необратимый: блокада нанесла столь значимый ущерб имиджу России как стабильному поставщику энергоресурсов, что, несмотря на факт урегулирования конфликта, оперативное строительство огибающего Белоруссию нефтепровода "Унеча-Приморск" вовсе не показалось России чрезмерной платой за страхование своей репутации в будущем.

Впрочем, были ли эти союзные конструкции? Без проблем рушатся только потемкинские декорации, а легкость, с которой белорусский президент осуществил разворот на 180 градусов, ополчившись против России и развернувшись лицом к Западу, свидетельствует о том, что в своем маневре он не был особо ограничен ни институционально, ни настроениями - как на уровне элит, так и на уровне собственно белорусского общества. И тогда тем более интересен вопрос, почему нефтегазовый конфликт стал той самой "точкой перехода", когда после более чем десяти "союзных" лет для белорусского президента исчез смысл и дальше культивировать у России союзные ожидания, и он решился на столь наглядную демонстрацию союзнику иллюзорности его ожиданий и установок?

Причины тому, и вполне весомые, разумеется, были. Дело в том, что Союзный проект вообще был квинтэссенцией сложившейся при Ельцине вполне порочной политики России в отношении стран СНГ, когда отношения с постсоветскими странами сводились в значимой части к приобретению Россией за реальные ресурсы на самом деле вполне сомнительного товара под названием "пророссийскость". Сомнительного - поскольку, как правило, это была предназначенная лишь для внутрироссийского потребления риторика, которая, в лучшем случае, была слабо встроена в собственно внутриполитический дискурс постсоветских стран, а в худшем - и вовсе для него чужеродная. Признание Россией такой риторики товаром и смешение ее в "бартерной схеме" с товаром реальным вело к тому, что в дальнейшем уже было крайне затруднительно, если вообще возможно, вычленить, и уж тем более - обеспечить собственно российские интересы на постсоветском пространстве. Слишком большой круг вопросов в итоге всегда мог быть сведен (и периодически сводился) к курсу приобретения "правильных" слов - последние могли в любой момент стать попросту дороже. В этом плане весьма характерно, что попытки Путина подвести рациональные основания под отношения с остальными постсоветскими странами практически в каждом случае становились сколь-нибудь результативными не благодаря, а вопреки прежнему багажу двусторонних отношений: провозглашенные в качестве цели рыночные принципы начинали внедряться лишь после более или менее шумного коллапса прежней парадигмы, но никак не "поверх" нее.

В белорусском же случае освященность схемы бартерного обмена "союзным фактором" поднимала цену "пророссийскости" на качественно иной, нежели в остальных странах СНГ, уровень: это был самый высокий курс обмена ресурсов на слова. При этом - в отличие от обычной пророссийской, имевшей все же ограниченное хождение, - союзная риторика была полноценной конвертируемой валютой двусторонних отношений: за нее на самом деле можно было приобрести все без каких-либо изъятий и ограничений. Так, в течение десяти с лишним лет действия союзного проекта Россия с готовностью закрывала глаза на любые действия белорусского режима, "не замечая" ни постоянного расширения практики конфискации следующих через белорусскую территорию российских товаров, ни государственного рэкета в отношении российского бизнеса, периодически рисковавшего войти в союзное белорусское пространство, ни цензурирования российских телеканалов, с какого-то момента ставших транслироваться в Белоруссии "в пересказе": все это с готовностью неизменно включалось в счет оплаты "пророссийскости" белорусского президента.

В силу этого Минск изначально в принципе отказался сколь-нибудь серьезно воспринимать декларированный Москвой в апреле 2006 года постепенный переход на рыночные цены на энергоносители: с его точки зрения, это выглядело не менее, чем покушением, как минимум, на самый дух союзных договоренностей. Поскольку же об их денонсации речь не шла, из Минска усилия Москвы выглядели не иначе как с непонятной целью затеянный блеф, и именно в этой логике и оценивались ее твердость и последовательность в продвижении своей позиции. Тем большим шоком оказалось выяснение того факта, что Москва совсем не блефует. Ответное взятие в заложники российской репутации стабильного поставщика энергоресурсов на самом деле было еще не самой сильной эмоциональной реакцией из возможных: с точки зрения Минска. Москва, отказавшись платить по белорусским счетам, вероломно посягнула на самые основы союзной дружбы.

Однако, кроме этих политических причин, у Минска были и весомые экономические причины столь жестко реагировать. Можно смело утверждать, что едва ли не в большей степени реакция Минска была обусловлена жесткой экономической вынужденностью.

Главной проблемой российско-белорусских отношений являлось именно то, что Союзное государство, а точнее - бартерный принцип обмена риторики на ресурсы, - на самом деле стало не просто главной, а единственной основой воспроизводства Белоруссии. Лукашенко, открыв для себя в свое время этот специфичный рынок, пошел куда дальше любого другого лидера СНГ, и выстроил на нем весь белорусский экономполитический уклад, на корню при этом ликвидировав все возможные альтернативы развития. Белорусское государство, ежегодно получая от России громадный ресурс в размере до 60% белорусского бюджета, превратило его распределение в основу и суть своей деятельности, построив своеобразный квазисоциализм в отдельно взятой стране.

Практически полностью оставшаяся под контролем государства промышленность стала функционировать не в экономической, а в политической логике. Немодернизированные предприятия стали работать в первую очередь ради выплаты зарплат безотносительно к рентабельности производимой продукции. Негосударственные формы собственности были по сути ликвидированы, и сохранились в основном в зачаточной "челночной" форме.

Управленческие элиты, рекрутировать которые стало возможно по критерию лояльности безотносительно к критерию профпригодности, монолитно сплотились вокруг белорусского президента, в принципе не мысля иной экономполитической альтернативы.

Население, "посаженное" на контрактную систему, деполитизировалось: относительно приемлемая компенсация, с одной стороны, и жесткая зависимость занятости от лояльности привели к атомизации всего общества, надежно предохраняющей и от консолидации протестных настроений, и уж тем более от сколь-нибудь организованных протестных выступлений.

Оппозиция, лишившись принципиальной возможности найти точку опоры внутри страны, по определению стала маргинальной и легко манипулируемой, и в какой-то момент - сама не заметив подмены, - перешла к производству мифов вместо производства политических смыслов.

Союзный проект, понимаемый как обязанность России приобретать интеграционную риторику белорусского президента, стал основой экономического, политического и мировоззренческого воспроизводства Белоруссии. В течение более чем десяти лет он был монопольным фактором, определявшим формирование как элит, так и контрэлит Белоруссии, не говоря уже собственно об обществе. Эффективность "союзного" способа воспроизводства верифицировалась повседневной практикой, в силу чего альтернативы по определению находились в нише умозрительных, излишних, маргинальных и, соответственно, не имели шанса стать способом смотреть на вещи, легитимным для сколь-нибудь значимой части общества.

Тойнби отмечал, что властная группа, однажды очень успешно ответившая на один вызов, практически всегда оказывается не способной ответить на следующий, поскольку превращается в заложника первоначально достигнутого успеха. Помыслить иной взгляд на вещи, нежели тот, что привел к победе, становится невозможным, и не только потому, что реальность все еще являет собой подтверждение опытом истинности прежнего мировоззрения, но и потому, что достигнутый успех возводится в культ и становится отнюдь не последним средством легитимации власти. Иное мировоззрение изначально представляет собой ересь и прямой вызов доминирующей мифологии, и признание его правящей группой, прежде всего, будет означать отказ ее от собственной легитимности. Она однозначно предпочтет закоснеть и упорствовать до конца, что будет - пусть ограниченным во времени, - шансом ее самосохранения, нежели станет эволюционировать в сторону гибкости, что будет равносильно разрушению базовых основ собственной власти.

Рыночная трансформация Белоруссии, к которой Москва понуждает Лукашенко как к неизбежному рациональному выбору наименьшей из зол, на деле является для него выбором наихудшей из возможных альтернатив, поскольку будет означать отрицание и всего его предыдущего правления, и подрыв всего сложившегося порядка. Кроме того, она вовсе не является императивом, как минимум - политическим: конкуренция среди элит и контрэлит если и может сегодня возникнуть, то только в рамках действующей парадигмы, основанной на оплате Россией энергетических счетов как единственно легитимном способе хозяйствования. Десять лет существования специфического уклада - это много. Даже при значимом ухудшении экономической ситуации в стране, Лукашенко продолжит в ближайшее время оставаться тем главным субъектом, эманацией чьей воли являются все остальные - а значит, у него будут развязаны руки для любого маневра.

Соответственно, рациональным выбором для него будет не рыночная трансформация, а напротив, давление на Россию - с тем, чтобы вынудить ее вернуться к прежнему порядку вещей. Это теоретически реально в случае, если такой возврат станет наиболее предпочтительным рациональным выбором для нее, когда реализация любых иных альтернатив будет сопряжена с куда большими издержками. И, надо отметить, шансы тут не нулевые. Да, проиграны два первых раунда, - по нефти и по газу, - но пока не более того. Основная схватка явно еще впереди. И, конечно, ее исход никак не будет решаться в экономическом пространстве, например, выдачей (или отказом в выдаче) Россией запрошенного Белоруссией стабилизационного кредита в 1,5 млрд. долларов. Это - тактические маневры, которые весьма слабо влияют на стратегический расклад.

Надо отметить, что потенциальных союзников у Лукашенко в борьбе с посягнувшим на "святое", т.е. на рынок пророссийскости "как он есть", российским руководством, не столь мало. Это и значимая часть российского общества, для которой белорусский президент символизирует успешную альтернативу рыночной трансформации. Это и Европа, которая в принципе не возражала бы против перспективы покупать российскую нефть дешевле, с дисконтом на риски срыва поставки. Это и Штаты, которые после мюнхенской речи Путина были бы совсем не прочь, указывая Европе в лице белорусского президента на наглядную необходимость срочно вкладываться в строительство альтернативных российским магистралей доставки энергоносителей, столь изящным образом "окоротить" российского медведя.

Да, после двух первых раундов возможность опоры Лукашенко на эти силы выглядит маловероятной. Неудачным оказался изначально избранный Лукашенко дискурс, когда нефтегазовый конфликт представлялся белорусской пропагандой как конфликт российских олигархов и Белоруссии. В 1990-е годы российское общество, вполне возможно, и приняло бы такую интерпретацию как справедливую. В путинскую же эпоху оно отказалось воспринимать экономический контекст как политический и, как показали опросы, оценило конфликт преимущественно с прагматических позиций, согласившись в данном случае полагать интересы Газпрома интересами России. Европа же и Запад в целом в принципе не заинтересованы в политизации экономического контекста, поскольку это тут же может ударить и по ним самим. Разумеется, Европа не оплатила и не оплатит усилия белорусского президента по понижению цены на российские ресурсы, если об этом пойдет речь, однако она оценила такую возможность, и потенциально стала рассматривать его в рамках своей игры. Оценили ситуацию и Штаты, где традиции реальной политики более чем сильны, и оперативно перенесли центр тяжести в своей риторике по Белоруссии с "последней диктатуры Европы" на "противостояние российскому империализму".

Неудачность "первого залпа" отнюдь не означает бесперспективности избранного курса в принципе: при смене дискурса ощутимость ударов и их эффективность может заметно увеличиться, а степень координации заинтересованных сторон от взаимного "присматривания" может вырасти до уровня уже вполне налаженного торга действиями. Оборона вообще менее благодарное дело, нежели нападение, особенно если атакующая сторона особо не связана в широте маневра.

И первая такая значимая смена дискурса произойдет уже в ближайшее время в Киеве. В конце февраля - начале марта 2007 г. ожидается "судьбоносная" встреча Лукашенко с Ющенко, итогом которой, насколько можно судить по предварительным заявлениям, станет возрождение в той либо иной форме "санитарного кордона" против России. При всей его экономической бессмысленности (он имел бы смысл, если бы Россия воспроизводила горбачевскую политику энергетической блокады - но речь сегодня идет лишь о приобретении углеводородов по рыночным ценам) и политической условности (вряд ли Ющенко, который сегодня перестал быть "тяжеловесом" в украинской политике, сможет легитимировать подписанные документы в Раде - вне зависимости от того, что будет подписано) - это может стать весьма серьезным ударом.

Речь ведь пойдет, ни много ни мало, о реинституализации в новом формате старой и привычной социокультурной парадигмы Восточной Европы, последние несколько сотен лет ощущавшей себя исключительно "фронтиром", отделявшим то Россию от Европы, то Европу от России. Это - старая парадигма, и раз возродившись в новейшее время, она уже с безусловностью будет воспроизводиться и после Лукашенко, и после Ющенко. Дело в том, что, как и все постсоветские, и украинские, и белорусские элиты весьма плохо способны творить аутентичные политические смыслы - в лучшем случае, те возникают как производные от внешних, российских или европейских, смыслов. Реинституализация же старой социокультурной схемы, пусть слабая, тут же станет легким выходом, приемлемой для всех рамкой, которая позволит без особых усилий придать существующей конкретной прагматике видимость вполне политической репрезентации. В ее пределах и элитами, и контрэлитами Украины и Белоруссии тут же будут сформулированы ответы на все "проклятые вопросы" об основаниях и природе собственной идентичности, не говоря уже о конкретно-политическом шансе для Ющенко пусть запоздало, но репозиционировать себя в политическом пространстве в качестве творца новой национальной идентичности.

Тот факт, что для Лукашенко, в отличие от Ющенко, встреча главным образом будет постановкой с целью произвести впечатление на Москву, совсем не исключает, что она в итоге не может стать стратегически весьма серьезным ударом по России. Вначале ударом пиарным, поскольку российский избиратель в любом случае считает месседж встречи как утерю способности России влиять на ключевую часть постсоветского пространства в лице братских славянских стран. Потом ударом и реальным - поскольку при смене элит новое поколение, придя к власти, с большой вероятностью начнет действовать с той отправной точки и в той системе координат, которую задаст встреча в Киеве. С некоторой вероятностью России в перспективе придется коммуницировать с Европой через барьер "фронтира", уже ориентированного против нее, и об амбициях более существенных, нежели поставка энергоресурсов, так или иначе придется забыть.

Тем не менее, возрождение "санитарного кордона" вряд ли произведет достаточно сильное впечатление на правящие российские элиты, чтобы они пошли на пересмотр заявленной политики перехода на рыночные цены со странами СНГ. Скорее всего, оно вполне справедливо будет расценено как имитация, чем на первом этапе оно и будет являться, а отложенные последствия будут просто проигнорированы. И в этом случае Лукашенко, у которого время на достижение цели, кроме прочего, ограничено предвыборной кампанией в России, когда массы более обычного восприимчивы к политической коммуникации, а эффект от коммуникации может быть немедленно конвертирован в политический результат, будет вынужден пойти на более радикальные постановки.

Такой постановкой, которая вполне реально может серьезно повлиять на предвыборный расклад в России, может стать фактор "НАТО под Смоленском". Так, в перспективе с уверенностью можно прогнозировать демонстративную активизацию сотрудничества Белоруссии с НАТО по всем возможным направлениям, сопровождаемую алармистской кампанией КПРФ по поводу утери Россией геостратегического рубежа: коммунисты, по идее, станут той силой, которая будет политически капитализировать в России "раскачивание" Белоруссией корабля. Эта капитализация вполне может состояться, невзирая на тот факт, что реальное движение в сторону НАТО не соответствует, в первую очередь, интересам самого Лукашенко, поскольку "членом клуба" там он не может стать в принципе, и речь пойдет об имитации с целью порождения соответствующей реакции в России. Поскольку объектом коммуникации будут не просвещенные элиты, а массовое общество, а алармизм будет строиться на апелляции к его базовым социокультурным стереотипам, вероятность получения КПРФ контрольного пакета в новой ГосДуме вовсе не выглядит фантастическим предположением. Само собой разумеется, что громкий успех КПРФ на думских выборах может кардинально изменить расклады в президентской предвыборной кампании, которая по определению будет продолжением парламентской.

Некоторые признаки движения в этом направлении уже есть - так, белорусский командующий военно-воздушными силами и войсками ПВО Игорь Азаренок уже заявил по поводу размещения американских систем ПРО в Польше и Чехии, что "на вооружении белорусской армии нет таких систем вооружения, против которых нацелена система ПРО". При этом стоит отметить, что при всей нежелательности для Лукашенко непосредственного "ухода в НАТО", условия, которые ему там могут быть предложены, неприятны, но не неприемлемы в принципе - как минимум, это будут гарантии неприкосновенности после ухода от власти. Запад вряд ли будет испытывать какие-либо иллюзии в отношении мотиваций белорусского президента и имитационной природы его пронатовского маневра, однако это вовсе не помешает ему подыграть, ситуативно используя "белорусский фактор" в своей российской политике.

В этом плане принятая Россией политика экономического понуждения Лукашенко к рыночным реформам и к выстраиванию полноценных двусторонних отношений не только является недостаточной для достижения этой цели, но и оставляет достаточно уязвимой саму Россию. Москве явно не обойтись без политической артикуляции де-факто проводимой политики, когда концепт выстраивания равноправных рыночных отношений со странами СНГ получил бы, в дополнение к экономической, и политическую артикуляцию. Тогда появилась бы возможность, кроме прочего, регламентировать понятие российских интересов на постсоветском пространстве - надстроенный поверх рациональной экономической основы сотрудничества политический массив позволял бы не только формулировать общие и взаимовыгодные цели, но и защищать их, перейдя от парадигмы реагирования к парадигме инициативного действия. Это, конечно, потребует преодоления ряда внутренних табу, которые, впрочем, не столь уж железобетонны - но их пересмотр явно будет наименьшей и вполне приемлемой платой за выстраивание внятной стратегии России в отношении стран СНГ.

Кирилл Коктыш - доцент МГИМО, кандидат политических наук, член Совета АСПЭК (Ассоциация политических экспертов и консультантов)