- Я предлагать сегодня играть в правда, - заявила вдруг Лиззи, сидевшая с Полом на диване.
- В правду? - не понял Пол, неловко обнимая ее одной рукой. - А мы что, разве врем все время?
- Пол, ты быть глупей, чем мне, - улыбнулась Лиззи. - Самый главный правда. Самый-самый! Подождите! - вскочила она. - Сейчас!
Она сбегала на кухню и принесла оттуда подсвечник со свечой. (В Гамбурге нередко случались перебои с электричеством). Она поставила свечу на пол посередине комнаты, зажгла ее, потушила свет и снова примостилась возле Пола.
- Теперь - говорить правду, - сказала она. - Что любим, что хотим. - и она сказала что-то еще, по-немецки, Клаусу.
- Иммер берайт, - отозвался тот и, поднявшись со стула, вышел в центр комнаты.
Новый обряд рождался на ходу. Клаус встал перед свечой на колени. Английским он владел сносно.
- Я, Клаус Воорман, студент Гамбургской академии художеств, говорю свою правду. Мой отец был солдатом. Он был хорошим солдатом. Так мне рассказывали, сам я его никогда не видел. Его убили в сорок четвертом, когда мне было только шесть месяцев. А я не хочу быть солдатом. Я хочу рисовать картины о любви. Только о любви. Я хочу, чтобы войны больше никогда не было. Я хочу рисовать обложки для пластинок с песнями, и эти песни должны быть о любви. Вот так. Можете считать меня идиотом.
Он поднялся и вернулся на свое место. Пламя свечи колыхнулось, тени людей и предметов заплясали на стене. Полу казалось, что все происходящее сейчас - очень значимо, что оно имеет какой-то второй, не видный сразу смысл. Тепло от горячего хмельного напитка внутри и от тела Лиззи снаружи делало окружающее ясным и звонким.
Неловкое молчание прервал Джон:
- Когда-нибудь я попрошу тебя оформить нашу пластинку, - сказал он. - Это будет очень хорошая пластинка.
- Теперь ты, Джон, - предложила Лиззи.
Джон съехал с кровати на пол и, нарушая возникшую атмосферу благоговения, пополз к свече на карачках. Встал перед ней, как и Клаус, на колени. Вдруг посерьезнел, поправил очки и задумался. Потом сказал:
- Я хочу, чтобы была жива мама. Но это невозможно. А раз так, я хочу только одного: быть знаменитым и богатым. Всё.
Он было начал подниматься, но, передумав, снова опустился на колени.
- Когда я стану богатым, я хочу, чтобы ко мне явился мой отец, который предал маму и меня. И я спущу его с лестницы своего роскошного особняка. Вот теперь точно - всё.
Возвращаясь на свое место, Джон бросил: "Похоже на игру в раздевание".
Ринго сам, без приглашения, приблизился к свече и принял соответствующую позу. Свет, падавший снизу, делал его похожим на сказочного гнома. "Почему он до сих пор не носит кольцо в носу?" - подумал Пол и усмехнулся.
- Я - Ричард Старки, неграмотный облезлый кот, - сказал Ринго и зачем-то покивал, как бы усиливая этим правдивость сказанного. - И никому я, братцы мои, не нужен, кроме своих друзей. Потому я хочу больше всего на свете, чтобы мои друзья были всегда со мной. Я знаю, так не бывает, но мне очень хочется. Вот так. Это я как трибун вам говорю.
Последнюю фразу никто не понял, но атмосфера разрядилась.
На исповедальную позицию выдвинулся Джордж. Неожиданно он возвел руки вверх.
- Господин мой, - сказал он, обращаясь к Тому, Кто не мог не слышать его. - Я хочу быть ближе к Тебе. Музыка, вино, любовь, друзья... Я чувствую Тебя во всем этом... Мы с Тобой. Не забывай нас... и Марка. - Он хотел сказать что-то еще, но, оглядевшись, опустил руки и вернулся на место.
- Какого еще Марка? - спросил из своего угла Джон.
- Это мой друг. Такая же тварь, как и все мы.
- Аллилуйя, - ехидно протянул Джон.
А Пол внезапно осознал ускользавший от него второй смысл происходящего. "Что бы мы сейчас ни говорили, - подумал он, - это мы клянемся друг другу в верности..."
- Шнеллер, - подтолкнула его Лиззи.
Пол встал перед свечой. И вдруг оказался в центре мира. И стало ужасно трудно собраться с мыслями. Или виноват глинтвейн?
- Недавно мне приснилась мама Мэри, - начал он, сам не понимая, почему заговорил именно об этом. - Она вошла в мою комнату и спросила: "ну как ты, сынок?" А я сказал ей: "Я не знаю, как я. Я хотел стать учителем, мама, чтобы ты гордилась мной на небесах. Но выходит по-другому. Похоже, я буду музыкантом..." И вдруг она сказала мне: "Пусть будет так..." И исчезла...
Пол вздрогнул и огляделся. Все внимательно и очень серьезно смотрели на него. При чем здесь сон? Он почувствовал, что должен продолжать.
- И уж если мне суждено стать музыкантом, я хочу быть самым знаменитым в мире. Вот! - сказал он. - А еще я, в конце концов, хочу трахнуть свою подружку Лиззи.
Джон поперхнулся вином и закашлялся. А Пол покраснел от смущения, сам удивляясь собственной выходке. И в то же время он был горд своей смелостью.
Прокашлявшись, Джон захлопал ему в ладоши, и его поддержали остальные.
Пол вернулся на диван, а Лиззи уже стояла на его месте:
- Я говорить по-английски, чтобы все понимай меня, - сказала она. - Я хочу ехать в Париж. Моя мечта быть балериной, чтобы все сказать: "Какая она прекрасная". Маме стыдно, что я танцевать в ресторане. Я хочу, чтобы она сказала: "Ты умница, Лиззи"... Хочу много денег. Но это за себя. А больше я хотеть за вас. Вы все такие хорошие... Я хотеть, чтобы все, что вы говорить сегодня, сбылось.
- Особенно у Пола, - с усмешкой проворчал Джон из своего угла.
- Особенно у Пола, - с вызовом посмотрела Лиззи в его сторону. - Да.
И она вернулась на свое место. И никто не засмеялся. Даже Джон. Но удержаться от ехидного замечания он все же не сумел:
- Только не сейчас, потерпите, - сказал он, зажигая свет. И волшебство рассеялось. - Пора топать в клуб.
(c) "Осколки неба..."
Прокомментировать | RSS
Мировые
RSS