Ранней весной Коля бомжевал на вокзале. Это было мрачное, ненавистное время. В пасмурную погоду сильно болела правая часть головы, и в глазу расплывались тошнотворные коричневые круги - последствие давнего сотрясения мозга. Когда-то в тесной забегаловке возле "Привоза" Коля получил удар бутылкой в лоб, подробностей в потертой памяти не сохранилось, всплывала только проникновенная пьяная ругань, дополненная оглушающим ударом, теплая, густая кровь, заливающая глаза и состояние шокового блаженства, сулившего надежду, что вот, наконец-то отмучился. Потом тяжкое похмелье в сыром подвале, тошнило, внешний мир давил сознание. Всякий раз, как только Коля приподымал голову, незримые черти дергали мозг железными крюками, мучительно больно было открывать глаза и видеть свет из узенького окошка. Он стонал громко в голос, ныл сухими слезами, подползая к текущей трубе и ловя сухим, как щепка, языком ржавую воду. Вечные муки, без возможности умереть, были слишком большим испытанием для его почти несуществующей воли, и Коля ныл, как запертый в чулане ребенок, призывая на свою голову любые беды, но только не эту боль, не эту западню. Никто не помог ему и не наказал его, видать не по нутру была любая возня в полутемном вонючем погребе малость озадаченным жильцам дома наверху. Кроме редких нервных выкриков "Какая сука воет?!", "Щас прибью тебя, скотина!", долетевших со двора, большего внимания он не заслужил, никто не шел его душить или убивать рассыпанными кругом кирпичами. Коля пил воду и рвал водой под присмотром удивленной полосатой кошки, он забывался сном в грязи возле трубы, не в силах отползти в сторону, просыпался в луже, чувствуя холод, и снова стонал и плакал. Казалось, что мучениям не будет конца, и оказалось, что не казалось, но сил изменить что-либо не было. "Боже, хочу умереть, Боже, я тут не нужен, забери меня!", - шептал Коля, однако смерти, как и всем прочим, не было дела до бомжа. На исходе невесть какой ночи, он в который раз проснулся и, наконец, ясно увидел свое пристанище, ничего уже не болело, чесалась заживающая рана на лбу, к которой прилипли волосы. Если б не эта чесотка, Коля, возможно, поверил бы, что перешел в мир иной, но нет - утренний луч из окошка пригревал, стал ощущаться голод, есть желания - еще не старый. Он ожил, чтобы снова есть и пить. Особенно пить.
Следствием этой неприятности были сезонные головные боли в пасмурную погоду в светлое время суток, от них спасала только ударная доза водки, почитаемой за лекарство. В тот день ему удалось остограмиться дважды, к вечеру хмель почти выветрился, но и мука тоже прошла. Коля забился в дальний угол зала ожидания на втором этаже вокзала и приготовился уснуть в уютном теплом месте под монотонный гул людского моря. Тревога кольнула сердце внезапно, мгновением раньше, чем Коля увидел эти непривычные, неудобопонятные фигуры. Он потом говорил, что почувствовал их раньше, чем повернул к ним голову. Трое мужчин в длинных пальто, бок о бок, почти в ногу, двигались по улочкам и переулкам из кресел в зале ожидания. С первого взгляда это были обычные "крутые", от которых бомжу лучше держаться подальше, если он не хочет крепостного существования на какой-нибудь "их территории". Только вот одета эта троица была как-то чересчур по-гангстерски, словно вышла из голливудских фильмов о временах великого кризиса 30-х годов. Помимо длиннополых пальто, у каждого имелась модная шляпа и сверкающие штиблеты. Решительные лица "крутых" одновременно смахивали друг на друга и на портрет Маяковского. Колю настораживало то, что они явно кого-то искали, и в сознании билась подозрительная жилка страха, что вынюхивают именно его. Они осматривали людей бегло, безостановочно и неотвратимо, сужая круг, как комар чувствует тело в темной комнате, так они стремились к "своему человеку". Коля даже представил, как они найдут этого человека, их пальто распахнуться и на свет явятся автоматы с дисковыми магазинами. Мысленно он увидел их над собою, с бешеным лязгом и громом заработали пулеметные механизмы, выплевывая гильзы и разрывая в клочья щуплое Колино тело. Он вздрогнул и открестился - где бомжи, а где мафия? У них пули стоят больше, чем Коля. Нет, не это им надо.
Тут он ясно понял, кто это. Нищие рассказывали ему, как братки подпаивают бродяг и пьяными отвозят в адские клиники, где их встречают довольные врачи, торгующие органами и кровью. Один юродивый, который просит возле церкви на Привокзальной, божился, что сам побывал в таком месте. Что там было - не помнит, как будто усыпили его. Проснулся - в парке на скамеечке, а рядом человек сидит весь в шрамах. Нищий схватился за бока, смотрит, а он целый.
- Слава Богу, - говорит, - ничего не отрезали.
А человек ему и отвечает:
- Кому ты нужен со своим СПИДом.
Как только Коля осознал весь ужас ситуации, фигуры вдруг остановились и одновременно, словно влекомые единой силой, обернулись к нему.
- Берем вот этого! - скомандовал тот, что стоял посредине. Его голос был низким, властным, и с какой-то пугающей истеринкой - проскакивающей искоркой безудержной злобы.
И гангстеры двинулись прямо к Коле, проходя насквозь кресла, чемоданы и снующих в суете пассажиров. Их шаг был решительным, намерения неотвратимыми. Холодная волна прошла у Коли по спине, от копчика к самому затылку, кожа покрылась мурашками, тело вдруг окаменело, скованное одновременным мышечными спазмами и, неуправляемое, забилось мелкой дрожью. Паника била в набат и призывала бежать во вне, на волю, прочь от стен и углов, в которых могут прижать. Душа билась в темнице неподвластной плоти, силясь придать ей движение частыми ударами в сознание: "бежать, бежать, бежать".
Вначале тихие стоны "э-э, э-э" - все, что осталось от внутреннего вопля, слетели с его губ, покрытых сухой коркой, потом заработало правое плече. Очень шустро, опираясь только на локоть, Коля подполз к недалекому выходу, нырнул в лестничный пролет, прокатился по ступенькам, инстинктивно приняв безопасную позу эмбриона, и очутился внизу. Удары об лестницу не повредили пьянице, как нередко бывает, но вывели его из ступора.
Коля пустился бежать, расталкивая шарахающихся людей, не успевающих его сразу заметить, и, наконец, вырвался из каменного дворца-вокзала, который тут же за спиной стал светиться неестественно белым светом. А за дверью, где должна быть Привокзальная площадь, начинался старый темный лес.
В лес он кинулся с чувством спасения, в лесу можно спрятаться. Петляя между деревьями, Коля ускоренно нес свое чахлое тельце прочь от фигур, вокзала, людей, пока из-за дерева не вышла еще одна темная фигура в пальто и шляпе, в которой бомж безошибочно узнал "тех", только этот призрак, к тому же, держал в руке чемоданчик. Коля затормозил, коротко взвыл и побежал в другую сторону, но тут же за деревьями показался новый черный силуэт с таким же чемоданчиком.
И они показались ему - вышли из-за каждого дерева и взяли одинокого бродягу в кольцо. Он с разбегу ударился в непоколебимую грудь фигуры, упал наземь и встал на колени. Когда поднял голову, то снова увидел перед собой троих.
- Что вам надо от меня?! - кричал он в душевной немощи, а руки его зачем-то скребли землю, вырывая траву.
- Твоей крови, - ответил тот, что посредине, - отдавай нам кровь.
- Не надо, не делайте этого, ну зачем я вам нужен?!
- Вскройся сам, умрешь легко, мучаться не будешь.
- Я не могу... у меня нечем!
- Мы тебе дадим, - сказала фигура и открыла чемоданчик, пугающий Колино воображение больше, чем автомат Томпсона. Он ожидал появления скальпеля или жертвенного ножа, но на свет явилось обычное лезвие бритвы, причем, явно б/у.
- Давай, сам, - сказал черный, теперь же совершенно без лица он имел вид силуэта, еще более темного, чем окружающий лес.
Коля застонал, пополз по земле и уперся в торчащее корневище толстого дуба, которое тут же схватило его за шею. Обливаясь слезами, он чиркнул лезвием по левому запястью, пошла кровь. Рана оказалась малой, чтобы убить его потерей крови, надо было резать еще раз. Руки тряслись, но лезвие крепко держалось судорожно сжатыми пальцами. Он поднял голову на своих мучителей, и увидел, что их нет, как нет и леса. Коля лежал в куче мусора между баками в подворотне. Он умудрился нарыть в отходах старое лезвие, которым резанут себя по запястью. И вокруг ни души. Кровопускание привело его в чувство, он помочился на рану, перемотал ее тряпкой и напился воды из банки с сухими цветами, которую нашел во дворе возле песочницы.
"Это черти были".
Он подтвердил в своем сознании то, в чем уже не сомневался. Ему было плевать на весь мир, не верящий в чертей, если в его мире они были. Это значило, что бесы есть и в мирах других людей, но те имеют достаточно сильную защиту, чтобы их не видеть и не слышать. Бесы не могут приказать человеку, если он не растратит свою духовную силу, они могут только издалека искушать его сделать что-нибудь нужное им, обманывая, что это нужно самому грешнику. Но когда заблудший истощит свою волю, силу духа, и в нем останется бесконечно мало от человека, тогда демоны появятся пред ним уже не скрываясь, как пред беззащитным и станут приказывать. Причем они примут вид того, чего несчастный больше всего боится, и он будет бояться ослушаться. Все их приказы несут только зло самой жертве и тем, кто ее окружает. Когда человек уже не сможет делать зло другим, пусть он должен причинить его себе.
Так Коля впервые ощутил, это прикосновение к нечеловеческой, первозданной, иррациональной ненависти, которая теперь навсегда останется с ним, в его сознании, не будучи им лично. Словно подцепил смертельную заразу, и она следующим приступом промаха не даст и отправит его в ад, еще более страшный, чем нынешний. Почему же из всех возможных смертей, судьба выбрала для Коли саму страшную - умереть, затурканным визжащей толпой чертей.
"Это, наверное, потому, - подумал Коля, - что я пил водку прямо с утра, а нормальные люди по вечерам пьют. А спасение от бесов надо искать в церкви".
Одесские храмы и монастыри давно обсели толпы нищих, и через них чужому бродяге было не пробиться, чтобы возле церкви пожить. Прикинул бомж так и сяк и, не найдя другого выхода, прямо по рельсам пошел в обитель отца Михаила.
Протоиерей Михаил был знаменит, его небольшой приход в пригороде являлся неким духовным центром, куда стекались все, ищущие доброй и сильной руки пастыря. Люди в дорогих иномарках и на старых жигулях, короткостриженные и в белых платочках, в радости и в печали, наполняли подворье храма, праздновали венчания, крестины, субботние дни исповеди посещала масса разных прихожан, чтобы в воскресенье принять причастие. Алкоголики и наркоманы, прослышав о нем, как об исцеляющем от скверны, нанимались к Михаилу в работники и спасались трудом и молитвою. Когда его спрашивали: "Вы помогаете наркологически зависимым?", иерей отвечал - "Не я. Они приходят в храм, Господь помогает им исцелиться от недуга, но многое зависит от них самих". На самом дне пьяной нищеты, когда вспоминали Михаила, говорили о шансе завязать и вернуться к нормальной жизни. Харизма его была могучей, под стать фигуре, он умел говорить емко и по существу, и умел вникать с сочувствием в беды людские, Михаил, врачуя души, научился видеть людей насквозь, как опытный врач. Нередко он вразумлял заблудших и ненавистников несколькими верными добрыми словами, произведя на многих незабываемое впечатление. Его работники были ему близкими людьми - он знал о них почти все и они ему доверяли. В это коллектив Коля был принят сразу, как только рассказал свою историю. Его помыли, переодели, накормили, и он присутствовал на литургии. В храме бродяга вначале испытал чувство уверенности, защиты от недавних обидчиков, но после стала появляться тревога, она возникала из противоречия - нежеланием покидать это место и невозможностью в нем находиться. Бомж неизбежно почувствовал скуку, равную тоске, свою низость на фоне золотого убранства и ушел раньше, чем литургия закончилась. Потом один работник, что, как и он, пришел в церковь, спасаясь отпьянства, сказали ему:
- Не уходи так рано со службы, Николай, тебе нужен молитвенный щит, чтобы они тебя не трогали.
- Не могу я долго там стоять, тоскливо становиться.
- А ты исповедуйся да причащайся, потом тебе радостно будет.
Вскоре Коля привык к около церковной жизни, и она ему показалась бы райским отдохновением, после пьяного существования на улицах, если б не надо было работать. Те из работников, кто не был мастером в нужном для артели деле, работали на земле. Работа однообразная, привычная - в саду, в огороде, на цветочных клумбах возле храма. Кормили хорошо, можно сказать "на убой", жили в доме возле церкви, батюшка давал денег - кому сколько потребуется, согласуясь с другими работниками, так как заработанные бригадой деньги были общие. Пьяницам и наркоманам, попавшим к ним недавно, денег никто не давал, нельзя искушать человека, когда он проходит адаптацию. По праздникам, Михаил открывал погреб и в обед, и на ужин на столе появлялось вино. Мужики выпивали умеренно, были навеселе, но бывших запойников общим убеждением удерживали от вина, и они сами прекрасно знали, к чему это может привести. Коля смотрел на вино, и жадная слюна наполняла рот, но воспоминание о забрызганном кровью мусоре в полутемной подворотне навевало сравнение вина с кровью и отсекало желание протянуть к стакану меченую шрамом руку.
Когда легли спать, Коля приметил, что старший поставил литра два оставшегося вина в холодильник на кухне. Ночью, когда привычный мужской храп носился в спальне, бродяге все не спалось, голова горела огнем. Он знал, что есть выпить, а пить нельзя, но он чувствовал, что не уснет, если немного не выпьет. А если не выспится, то как завтра будет работать? Искушение звало на кухню, а здравый смысл предлагал просто преклонить голову к подушке.
"Но если один стакан для сна, ничего мне не будет", - рассудил, Коля, обул тапочки, взял на кухне початый трехлитровик вина и вышел во двор. Присев возле сарайчика, он выпил до полулитра. Захотел закурить, сигарет здесь ни у кого не было, и он пошел к школе, где ночью на трубах спортгородка собиралась местная молодежь, решив поменять часть вина на курево.
Прокомментировать | RSS
Мировые
RSS